Дихотомия «Свой/Чужой» и ее репрезентация в политической культуре Американской революции - Мария Александровна Филимонова
Единичность переименований с лихвой компенсировалась при создании новой топонимики, например, при изменении территориальных единиц. Так, графство Бьют в Северной Каролине (названное по имени британского премьер-министра) было разделено в 1779 г. на два графства с патриотическими наименованиями Франклин и Уоррен. В Южной Каролине, проводя в 1785 г. реформу территориального деления, украсили карту штата такими топонимами, как графства Лексингтон, Либерти, Марион[432], Спартан и, конечно же, Вашингтон.
Вместе с символическим завоеванием пространства происходило символическое реструктурирование времени. Изменился даже счет лет. Резолюции колониальных губернаторов заканчивались датировкой по году правления «его священнейшего величества Георга III, милостью Божией короля Великобритании»[433]. Взамен появляется датировка с момента провозглашения независимости.
В период Войны за независимость начались «культурные войны» с английским влиянием в американской повседневности. Подражание прежней «родине-матери» однозначно оценивалось как признак торийских убеждений. Британские офицеры, напротив, в пику вигам, пытались по возможности воспроизвести привезенные из метрополии представления об аристократических привычках. Во время оккупации Филадельфии, например, они создавали обеденные клубы, играли в карты, устраивали петушиные бои и скачки, не говоря уже о театрализованных представлениях, балах и концертах[434].
По окончании военных действий, впрочем, колониальные модели повседневности в той или иной мере возродились. Маркиз де Шастеллю отмечал в 1782 г.: «Виргинцы все еще англичане во многих отношениях»[435]. Его вывод подтверждает статистика. Общая сумма ввоза британских товаров за 1784–1786 гг. составила ок. 7,5 млн. ф.ст. Экспорт из США в Великобританию за те же годы составил лишь ок. 2,5 млн. ф.ст. Еще в 1790 г. в Великобританию шла половина американского экспорта. 4/5 товаров, ввозимых в США, были произведены в их бывшей метрополии[436]. Между тем, с идеологической точки зрения, все это оставалось неприемлемым. Все тот же концепт «роскоши» и представление о ее неразрывной связи с коррупцией, подрывающей стабильность республиканского строя, сохранялись и после Войны за независимость. Был и более широкий аспект тех же теорий. В эпоху Просвещения нация мыслилась как продукт не только климата или законов, но и бытовых привычек, моделей повседневности, объединявшихся в понятии «нравы» (manners). Не случайно основатели филадельфийского «Общества политических исследований» сетовали: «Мы привыкли искать наши законы, наши мнения и наши манеры у тех наций, от которых ведем свое происхождение… и примешали к нашим общественным институтам политику несходных стран; на новорожденной республике мы запечатлели след нравов древних и развращенных монархий». Они констатировали: «Революцию можно будет назвать завершенной, когда мы избавимся не только от оков чужеземной власти, но и от влияния чужеземных предрассудков»[437]. Американская идентичность, таким образом, должна была строиться в том числе через отторжение английских культурных моделей.
Описать все бытовые практики, заимствованные колонистами из метрополии, в рамках небольшой главы невозможно. Поэтому здесь будут рассмотрены лишь отдельные сюжеты, связанные с конструированием инаковости английской повседневности. В частности, речь пойдет о восприятии заграничного образования, чая как традиционно английского напитка, «макаронического» стиля одежды и английского языка.
5.1. «Модное» образование
Английские моралисты противопоставляли модное образование, полученное у «учителя танцев, учителя музыки, учителя рисования и французской гувернантки», истинному воспитанию, направленному на формирование религиозных убеждений и способности рассуждать[438]. Памела, благоразумная героиня Ричардсона, изучала менуэты, ригодоны и другие французские танцы, но в глубине души была убеждена, что лучше бы ей учиться «стирать и чистить, варить и печь»[439]. Мужская вариация «модного» образования включала в дополнение к перечисленному обучение навыкам фехтования.
При этом если в Англии «модным» считали образование, исходящее из Франции, то американские колонисты точно так же воспринимали образование, полученное в метрополии. В колониях ценились учителя, приехавшие из Англии или хотя бы обучавшиеся там. Такие примеры достаточно многочисленны. Так, виргинский плантатор Дж. Дэнджерфилд залучил в гувернеры своим сыновьям шотландца-сервента Дж. Хэрроуэра. Слух о событии распространился по округе, и другие плантаторы тоже стали приводить детей на уроки к редкому специалисту[440]. Некая Марта Гизли, обучавшая нью-йоркских девочек разным видам рукоделия, не забыла упомянуть в своем объявлении, что приехала из Великобритании[441]. Образование в частных женских пансионах в колониях сильно напоминало то, которое получала ричардсоновская Памела. Преподавали прежде всего изящные манеры, а также танцы, музыку, шитье, рисование[442].
Юноши-колонисты, в отличие от девушек, могли учиться непосредственно в метрополии. Напротяжении XVIII в.числотаких американцев увеличивалось. Так, например, число колонистов, изучавших юриспруденцию в Миддл-Темпле (Лондон), утроилось с 1688 по 1750 гг. Шесть американцев получили медицинское образование в Эдинбургском университете с 1740 по 1760 гг.; в следующие двадцать лет таких выпускников было уже 47[443].
В революционный период такое образование считалось идеологически опасным, часто вообще неприемлемым для юного республиканца. Вигская элита могла посылать своих детей за границу, но все же старалась выбирать для этого другие страны, даже несмотря на языковой барьер. Так, суперинтендант финансов Р. Моррис, размышляя о том, куда можно было бы отправить учиться старших сыновей, в итоге выбрал Швейцарию, не вызывавшую сомнений в религиозном и политическом отношении[444]. Старший сын Дж. Адамса и внук Франклина посещали парижскую школу «Le Coeur»; позже юный Бен Франклин Бейч был переведен в коллеж в Женеву. Заботливый дед пояснял: «Поскольку он будет жить в протестантской стране, притом в республике, я решил, что лучше всего завершить его образование там, где господствуют истинные принципы»[445].
Часто заграничное образование вообще осуждалось. Легислатура Джорджии в 1785 г. издала закон, запрещающий посылать детей учиться в другие страны, на том основании, что такие дети не смогут иметь должной привязанности к своей родине. Лица, получившие образование за рубежом, на три года лишались права голоса в штате[446]. Пенсильванский просветитель и реформатор образования Б. Раш в полном согласии с выраженной в этом законе доктриной восхвалял мудрость спартанцев, отправлявших за границу лишь взрослых граждан.
